Ананас, или Последний исполин
В те смутные годы, когда ветер с Невы пахнет то пылью реформ, то гарью фитилей, у государя императора Александра Александровича среди определённого круга лиц возникло прозвище курьёзное – Ананас. Не от экзотической прихоти, а от самой что ни на есть казённой бумаги. В манифесте о восшествии, зачитываемом под треск свечей в траурных канделябрах по убитому отцу, значились слова, подхваченные злыми языками: «А на Нас возложить Священный долг». «А на Нас» – вот и пошло гулять по салонам и кухням, по редакциям закрываемых газет: Ананас.
И был этот Ананас тяжёл, как монолит, прост, как кулак. Либеральный сквозняк, ворвавшийся в Россию при его отце и раздувший платки и идеи, был им наглухо перекрыт. Окна «Зимнего» захлопнулись. Явился манифест о незыблемости, и завертелись вновь самодержавные гайки, туго, до скрипа. Полиция множила права, как плесень, цензура тяжелела, университеты лишились дерзкой воли мысли, а избирательные права, дарованные черни, были отозваны, словно испорченные ассигнации. Всё вернулось в сословные, тяжёлые берега.
И странное дело: при нём революционный шквал, тот самый, что разорвал его отца на Екатерининском канале, начал стихать, перешёл в глухое, подпольное бормотание. Его и клянут за то, мол, заморозил страну, едва та двинулась было вперёд. Но спросите-ка у сына, нашедшего окровавленного родителя с перебитыми ногами на снегу, – как ему надлежало править? Когда пилюля свободы, прописанная добрым доктором, убила самого врача?
Народ русский, говорят они, к тем ценностям не готов был. Пилюля равенства и вольномыслия – отрава для его организма, что и доказали последующие годы, когда самодержавие рухнуло, открыв народу не вожделенные сады, а кровавые и голодные пустоши. И стоял тот царь, Ананас, последний исполин на дрогнувшем фундаменте, грузный памятник самому себе и той России, которую он силился удержать силой одной лишь воли – и не удержал.
Лев Якутянин
#Ананас #АлександрIII #Последнийисполин
В те смутные годы, когда ветер с Невы пахнет то пылью реформ, то гарью фитилей, у государя императора Александра Александровича среди определённого круга лиц возникло прозвище курьёзное – Ананас. Не от экзотической прихоти, а от самой что ни на есть казённой бумаги. В манифесте о восшествии, зачитываемом под треск свечей в траурных канделябрах по убитому отцу, значились слова, подхваченные злыми языками: «А на Нас возложить Священный долг». «А на Нас» – вот и пошло гулять по салонам и кухням, по редакциям закрываемых газет: Ананас.
И был этот Ананас тяжёл, как монолит, прост, как кулак. Либеральный сквозняк, ворвавшийся в Россию при его отце и раздувший платки и идеи, был им наглухо перекрыт. Окна «Зимнего» захлопнулись. Явился манифест о незыблемости, и завертелись вновь самодержавные гайки, туго, до скрипа. Полиция множила права, как плесень, цензура тяжелела, университеты лишились дерзкой воли мысли, а избирательные права, дарованные черни, были отозваны, словно испорченные ассигнации. Всё вернулось в сословные, тяжёлые берега.
И странное дело: при нём революционный шквал, тот самый, что разорвал его отца на Екатерининском канале, начал стихать, перешёл в глухое, подпольное бормотание. Его и клянут за то, мол, заморозил страну, едва та двинулась было вперёд. Но спросите-ка у сына, нашедшего окровавленного родителя с перебитыми ногами на снегу, – как ему надлежало править? Когда пилюля свободы, прописанная добрым доктором, убила самого врача?
Народ русский, говорят они, к тем ценностям не готов был. Пилюля равенства и вольномыслия – отрава для его организма, что и доказали последующие годы, когда самодержавие рухнуло, открыв народу не вожделенные сады, а кровавые и голодные пустоши. И стоял тот царь, Ананас, последний исполин на дрогнувшем фундаменте, грузный памятник самому себе и той России, которую он силился удержать силой одной лишь воли – и не удержал.
Лев Якутянин
#Ананас #АлександрIII #Последнийисполин