«Над рекой Сухоной», 1910
Феодосий Михайлович Вахрушов (1870-1931)
Обычный посетитель музея, остановившийся перед этим полотном, наверняка подумает: «Осенний пейзаж». Но это не пейзаж. Это — завещание.
Завещание, написанное человеком, который мог бы остаться в столице, в богемном кругу Репина. Но Феодосий Вахрушов вернулся. Вернулся к своей Сухоне, к живописной стене из жёлто-красно-зелёных деревьев, что стоит несокрушимым частоколом, к этому небу, которое он словно выписывал не кистью, а дыханием.
Здесь нет ни пафоса, ни деклараций. Только гладь реки, неподвижная, как расплавленное стекло. И лес — не просто лес, а последний пир красок перед долгим зимним забвением. И — безмолвие. Та особенная, северная пауза между летом и зимой, наполненная предсмертным хрустом листвы, застывшим в воздухе, будто сама природа затаила дыхание перед долгим сном.
Вахрушов не изображал природу. Он спасал её. Спасал от грядущего вихря. Его кисть была не инструментом творчества, а щитом. Каждый мазок — это акт сопротивления небытию. Он понимал, что скоро эта Русь станет призраком, и спешил оставить ей материальное доказательство её существования — этот прощальный праздник цвета.
И теперь, когда та реальность, которую он знал, осталась лишь на этой грубой ткани, картина обретает иной статус. Она больше не окно в прошлое. Она — молчаливый свидетель, смотрящий на нас из своего 1910 года.
Это не пейзаж. Это — дозор.
#Вахрушов
Феодосий Михайлович Вахрушов (1870-1931)
Обычный посетитель музея, остановившийся перед этим полотном, наверняка подумает: «Осенний пейзаж». Но это не пейзаж. Это — завещание.
Завещание, написанное человеком, который мог бы остаться в столице, в богемном кругу Репина. Но Феодосий Вахрушов вернулся. Вернулся к своей Сухоне, к живописной стене из жёлто-красно-зелёных деревьев, что стоит несокрушимым частоколом, к этому небу, которое он словно выписывал не кистью, а дыханием.
Здесь нет ни пафоса, ни деклараций. Только гладь реки, неподвижная, как расплавленное стекло. И лес — не просто лес, а последний пир красок перед долгим зимним забвением. И — безмолвие. Та особенная, северная пауза между летом и зимой, наполненная предсмертным хрустом листвы, застывшим в воздухе, будто сама природа затаила дыхание перед долгим сном.
Вахрушов не изображал природу. Он спасал её. Спасал от грядущего вихря. Его кисть была не инструментом творчества, а щитом. Каждый мазок — это акт сопротивления небытию. Он понимал, что скоро эта Русь станет призраком, и спешил оставить ей материальное доказательство её существования — этот прощальный праздник цвета.
И теперь, когда та реальность, которую он знал, осталась лишь на этой грубой ткани, картина обретает иной статус. Она больше не окно в прошлое. Она — молчаливый свидетель, смотрящий на нас из своего 1910 года.
Это не пейзаж. Это — дозор.
#Вахрушов
Թողնել պատասխան